Культ одной книги: как устроен «Дом, в котором. » Мариам Петросян
В преддверии юбилея разбираемся в истории и вселенной знаменитого романа.
«Дом, в котором…» Мариам Петросян занимает особое место среди современной русскоязычной литературы. Книга неизвестной ереванской художницы вышла в издательстве «Гаятри» 10 лет назад, в 2009 году. В романе рассказывалась история учеников странного закрытого интерната для детей-инвалидов — собственно, Дома. Его воспитанники боятся и не любят внешний мир, живут в соответствии с собственными уставами, а некоторые могут похвастаться способностями, недоступными обычным людям. Впрочем, до последних страниц мистика в романе упоминалась лишь вскользь, через намёки, сны, видения и отдельные ритуалы воспитанников.
Странноватая завязка, неожиданно, не отпугнула читателей — книга Петросян стремительно завоевала популярность. В том же 2009 году ей присудили «Русскую премию», самую престижную награду для русскоязычных произведений, написанных за пределами РФ. Тогда же «Дом, в котором. » занял третье место в номинации «Приз зрительских симпатий» на «Большой Книге».
Произведение Петросян обсуждают, в нём копаются и пытаются разобраться серьёзные литературные критики, и, одновременно, по нему проводят ролевые игры, а интернет заполоняют фанфики и фанатские рисунки, дополняющие иллюстрации самой Петросян.
Мариам Петросян
И тогда, и сейчас «Дом, в котором…» сравнивают со множеством книг, делая упор на специфический стиль, язык, образы, героев, тему. Но если оценивать книгу по тому месту, которое она заняла в обществе, то «Дом» можно назвать «русским Гарри Поттером», первым постперестроечным романом, который читали и дети, и взрослые, и литераторы, и гики. Это место книга занимает и сейчас. Разберёмся, что же это за Дом, и как он устроен.
Как Дом строился
История написания «Дома, в котором…» заслуживает отдельного байопика. Мариам Петросян, художник-аниматор из Еревана, начала придумать отдельные истории и персонажей ещё в 80-е, когда сама была ровесницей героев. Но «официальной» датой начала работы над романом считает 1991 год. По собственному признанию автора, она писала книгу для себя, создавая особое выдуманное пространство, куда можно «просто войти и побыть там».
А тем временем мир вокруг изменялся: в 91-м развалился Советский Союз, и спрос на анимацию в Ереване упал. Параллельно разворачивался Карабахский конфликт. Петросян с мужем уехали на пару лет в Москву, жили в районе Кунцево, в квартире с друзьями, где на две комнаты приходилось девять человек. Неформальный стиль общения, специфические соседи и наличие у этой квартиры собственного свода «правил», отделявшего её от внешнего мира — всё это нашло своё отражение в книге. В 1995 году Петросян вернулась на родину, где снова получила работу на «Арменфильм», а позже стала домохозяйкой.
И всё это время Петросян продолжала писать роман, игнорируя большие политические бури постсоветского мира. Автор сознательно старалась включать в книгу как можно меньше указаний на то, в какой стране и в каком десятилетии происходит действие. Но определённые приметы времени всё равно просачиваются, благодаря вниманию Петросян к ярким деталям.
Всегда остававшаяся художницей, она сначала нарисовала героев, а уже потом написала про них. Герои вообще играли в её творчестве ключевую роль — Петросян неоднократно признавалась в том, что писала книгу «от персонажей», просто выдумывала их и смотрела, как они себя поведут, что будут делать, как изменятся. Из-за этого роман с самого начала не имел, да так и не приобрёл законченной структуры.
Когда пишешь для себя, не ограниченная ни объёмом, ни временем, ни мнением окружающих, получается почти нескончаемый сериал. Первый сезон, второй, третий и так далее. Когда нужно собрать весь этот рыхлый материал во что-то целое, начинаешь выкидывать лишнее, оставляя (по возможности) то, что просто не в состоянии выбросить. Отсюда неизбежные дыры, провисание сюжета и оборванные сюжетные линии.
Мариам Петросян, в интервью «Частному корреспонденту»
А литературный критик Галина Юзефович, отвечая на вопрос DTF, описывает создание романа как «внутреннюю, почти терапевтическую практику, игру на одного участника». Именно этот подход, а не какие-то особенности языка и стиля делают «Дом, в котором…» уникальным произведением.
Вполне возможно, что по всему миру существует множество таких же книг «для себя», миров, созданных талантливыми людьми для личного пользования. Но большинство из них так никогда и не становится доступно широкому читателю. А «Дом, в котором…», благодаря счастливым обстоятельствам, всё-таки был опубликован.
Отдельные куски своего текста Петросян показывала мужу и друзьям, кому-то посылала их по почте. И в 2007 году несколько таких отрывков сложными и окольными путями попали в руки главному редактору издательства «Гаятри», Шаши Мартыновой. Она отыскала Петросян и предложила опубликовать книгу. Та согласилась, и начался мучительный процесс редактуры.
Шаши Мартынова
Дело в том, что роман, который мы называем «Дом, в котором…» — на самом деле, лишь малая часть огромного текста, созданного Петросян за десятилетия, с 1991 по 2009 годы. По сути дела, редактура тут была не менее важна, чем написание — если бы Петросян выбрала другие отрывки, мы получили бы совершенно другую книгу, с иной концепцией и историей.
Характерно, что окончательное название придумала вообще не автор — когда она отправляла рукопись редактору, в названии стояло «Дом, который», в честь знаменитого стихотворения. Нынешнее название предложили уже в издательстве.
Но больше всего проблем у Петросян вызвала необходимость как-то закончить произведение. Сразу после предложения о публикации ей казалось, что за отведённый срок — с января по сентябрь 2007 года, — она легко справится с этим. Но задача оказалось почти непосильной — множество начатых раньше линий не сходились воедино, какие-то персонажи, по словам Петросян, «сопротивлялись», диалоги, призванные подвести точку в отношениях между героями, приходилось вымучивать.
Даже в окончательной версии многие линии в финале кажутся оборвавшимися или просто забытыми, потерявшимися среди других сюжетов. Но всё-таки книга была закончена, и с 2009 года началось её триумфальное восхождение.
У каждого свой Дом
Из-за специфической истории написания «Дома, в котором…» пытаться разобрать его вселенную очень трудно. А главное — это сильно портит оригинальное произведение, заставляет его выглядеть глупее и претенциознее, чем на самом деле.
Речь идёт не о том, что «глубокий смысл книги Петросян доступен не каждому». Просто недосказанность, неясность и отсутствие информации в романе стали отдельным приёмом, позволяющим создать специфическую атмосферу Дома, заставить читателя почувствовать себя одним из его обитателей.
Разнообразие в стилях иллюстраций хорошо отражает то, насколько по-разному читатели воспринимают текст (автор: Last-Valentine)
Именно это, вероятно, стало причиной такого успеха книги. Каждый легко привносил в неё что-то своё: собственные идеи, смыслы, своё прочтение и свои аллюзии. Кто-то видел серьёзный роман об инвалидах, а кому-то казалось, что он за всю свою жизнь не читал ничего более «анимешного».
Характерно, что спор о том, кто «повлиял» на Петросян идёт среди фанатов и сейчас. А сама писательница даже стала собирать коллекцию книг, которые, по мнению читателей, оказали на неё влияние, но которые она сама вообще не читала, пока «Дом» не вышел.
Влияли на меня скорее отдельные книги, чем авторы. «Помутнение» Филипа Дика, «Порою нестерпимо хочется» Кена Кизи, «Иллюзии» Баха, «Дочь железного дракона» Майкла Суэнвика, одна из самых моих любимых книг.
Добрый воспитатель и наставник Лось возник из Дока ― «Консервный ряд» Джона Стейнбека ― и притащил с собой оттуда же ещё одного персонажа, мальчика Фрэнки ― у меня Красавицу. Большой, сильный и недотёпистый Слон тоже навеян Стейнбеком, «О мышах и людях». Отрывок с описанием раннего детства Слепого в первой интермедии ― почти прямая отсылка к Кристмасу из фолкнеровского «Света в августе».
Мариам Петросян, в интервью «Частному корреспонденту»
Понятно, что «присвоение» себе текста — естественный процесс. На самом деле, любой читатель всегда видит текст по-своему, а не так, как его задумал автор. Но в случае с разными произведениями это может быть более или менее естественно и очевидно. Толкин, с богатой историей Средиземья, выдуманными языками и географией, создаёт иллюзию того, что «где-то там» существуют Единый Канонический Способ прочтения его работ. Но мутность, загадочность текста «Дома» позволяет каждому сделать его своим. Что, впрочем, не мешает фанатам бесконечно спорить друг с другом.
Такая размытость оказывается честной и по отношению к самим персонажам этой истории. В конце концов, практически никто из них не знает, чем на самом деле является Дом, и с чем связаны его странные особенности. А главное — мало кого заботит этот вопрос.
Для своих обитателей, Дом — это и есть мир, единственный, который они понимают. А все его странности кажутся более естественными, чем обычная реальность вокруг. Из-за этого любые попытки структурировать созданную Петросян вселенную будут искусственными. Тот, кто осуществляет разбор, всегда будет привносить слишком много от себя самого.
Логи
» Звон, стук и напор, но помимо этого ничего, чем можно защититься от настоящей беды. Таковы Логи. Картонные Ангелы Ада. Без мотоциклов, без мускулов, без подлинного запаха самцов. Не вселяющие страх ни в кого, кроме жалких Фазанов. Берущие количеством и шумом. Разверни черную кожу широкоплечей куртки, и найдешь хилое, прыщавое тело. Заверни обратно, спрячь торчащие ребра и тонкую шею, завесь испуганные глаза волосами — получишь Бандерлога. Собери десять штук таких же – получишь грозную стаю. Лавину стучащих сапог и запах спиртового лосьона. Может, испугаешь пару Фазанов. «
– Книга 1 (Курильщик), глава «В Доме».
Бандерлоги — своеобразная стая, собравшаяся из представителей разных групп: все они носят черные куртки и высокие подкованные ботинки, вымещают свою злость на Фазанах, но, самое главное — они все и всегда узнают первыми. Логи являются своеобразной новостной службой Дома, генераторы слухов, сплетен и важных новостей, во главе которых стоит Лэри.
Отрицают, что они «такая уж мелкая шушера», и утешаются принципом «владей информацией».
Этимология
Материалы сообщества доступны в соответствии с условиями лицензии CC-BY-SA, если не указано иное.
Advertisement
Fan Feed
Наши ресурсы
В социальных сетях
Обзор
- Что такое Фэндом?
- О нас
- Вакансии
- В прессе
- Обратная связь
- Условия использования
- Конфиденциальность
- Общая карта сайта
- Локальная карта сайта
Сообщество
- Вики Сообщества
- Поддержка
- Справка
- Запретить продажу данных
Реклама на сайте
Приложения Фэндома
Оставайтесь в курсе всего происходящего на ваших любимых сообществах.
Дом, в котором. вики — это сообщество Фэндома на портале Книги.
Про Дом, в котором.
Впервые мне о ней сказала на литературном вечере одна наша «сообщница»: «… вы читали книгу «Дом, в котором…» писательницы Петросян?»
Подумалось: «Почему она спросила? Не обязана я всё читать, и никогда она не интересовалась, что я читаю».
Дома, заинтересованная, открыла ноут-бук, набрала название, автора — ага, выставлена на «Букер», про детей-инвалидов, «брошенных» родителями.
Скачала — читаю.
И так он меня поглотил этот «Дом, в котором. «, что я, прочтя две трети, была страшно раздосадована, что книга в сети выложена только в двух частях.
И стала эту книжку искать. А её нигде нет — ни в библиотеках, ни даже в магазинах. Можно на «Озоне», но там ТАКАЯ цена с пересылом получается.
А тут как-то летом шла мимо нашей «букинки», думаю — «Дай зайду, а вдруг. » У нас, понятно, в «букинке» всё есть, не только «секонд-хенд».
Сперва мне ответили (кассирша): «Нет у нас такой книги». Но тут же случилась рядом такая глазастенькая, говорит: «Есть, но дорогая. Её никто не спрашивал, мы её и не выложили». Прошу: «Принесите, я хоть на неё посмотрю». Глазастенькая пошла вглубь магазина. Несёт. Я беру, разглядываю – «Сколько?» — «600». Расплачиваюсь, приговаривая: «Половину в сети прочла, вторую нигде не найду, даже в библиотеках нет. Ожидала, что дороже». А мне отвечают: «Её до вас никто не спрашивал, поэтому мы вам её по минимуму продаём».
И вот — раскрыла толстый том.
Пришлось перечитать снова и первые две части, а то чуть уже забылось прочитанное с экрана.
И постепенно начинаю соображать: нет, дорогие, тут что-то другое, тут не брошенные несчастные дети, тут — ДЕТИ и их МИР. Их взаимоотношения и отношения с внешним миром, с миром взрослых, а закамуфлировано всё так — будто это обделенные природой люди, и как они выживают.
Вот персонажи: Рыжий – вожак Крыс – это нежный, болезненный, не выходящий за пределы Могильника в детстве мальчик Смерть. Теперь он уже подросток, в зелёных очках, огрызающийся. Или крикливый и суетливый Табаки. Да это же Вонючка! Стервятник — один из Сиамских близнецов. А где второй? А Чёрный — это кто?
Но не это главное — кто теперь как «называется».
Там много чего становится главным. Там и сюжет, и герои, и персонажи — всё затягивает. Там столько «невидимых дорожек и невиданных зверей» в этой книге, успевай только оглядываться, чтобы не сбиться с пути и не перепутать, за кем идёшь, и уследить, и разобраться в событиях крупных и мелких, но которые, на поверку, оказываются ещё крупнее.
Для меня эти коридорно-комнатные джунгли и их обитатели стали олицетворением детства с его заморочками – когда многого хочется, когда мир взрослых влечёт, а ещё нельзя. Дети с их неаккуратностью, оставляющие рисунки на стенах, совершающие дозволенное и недозволенное, проявляющие гипертрофированное самолюбие и самоотречение, осваивающие ранее неизвестные навыки, кому свойственна и жестокость и доброта, кто обожает выросших «старших» и мечтает на них походить. А, поврослев, снисходят к «малявкам», как олимпийские боги.
Принюхивание, приглядывание, осознание и постижение своих возможностей, преодоление комплексов — каждый обитатель Дома через это идёт постоянно.
Ищу в сети отзывы на книгу. Нахожу ссылку, в которой подтверждается моя догадка: «Дом, в котором…» — это книга о детстве. http://www.slovosfera.ru/bookreview/petrosian.html: «начинаешь догадываться, что мир Дома — эта развернутая метафора детства, которое Петросян видит как нечто прекрасное и ужасное одновременно, детство, которое само по себе — кошмар, но и расставание с ним — неизбежно (недаром темп событий, неумолимо влекущих к чему-то неведомо ужасному — или ужасно-неведомому — возрастает в последней трети романа, когда изменяют Закон, отныне позволяющий общаться с девушками — и они появляются: сексуальная Габи, прекрасная Русалка, опасная Рыжая)… возможности обычно нет — из детства раньше срока не вырвешься, а если кому и удается, то последствия оказывается тяжкими. В конечном счете, в глазах общества все дети — неполноценные люди, они не вправе выбирать себе судьбу. Прекрасный мир детства по отношению к большому миру — маленький затхлый мирок, обитатели которого живут по странным, с точки зрения большого мира, словно безумным, законам и правилам. Они — инопланетяне, и неважно, красавцы это из элитной гимназии или «колясочники» из специнтерната» («Конец Детства». Пётр Дайниченко).
С этим отзывом перекликается и мнение самой писательницы М. Петросян, она тоже говорит о том, что её роман – не об инвалидах, а о детстве и детях, не желающих становиться взрослыми.
Правда, я вижу одно противоречие – в романе выход в «наружность» (метафора «взрослого» мира) всеми обитателями Дома воспринимается, как катастрофа, на разговоры о Наружности наложено табу. А в реальной жизни дети только и говорят: «Когда я вырасту… Когда я стану большим». Маленькие, конечно, дети, но вот и мой семнадцатилетний внук мечтает о том, что он станет совершеннолетним и тогда. Они хотят свободы от нас, взрослых, а свобода – это исполнение 18-ти лет, чтобы все эти «Детям не разрешается» для них перестало существовать.
И вот книга закончена.
И очень хочется привести насчёт неё мысли в порядок.
Что значит этот «Дом…» и, вообще, – эта книга. Для кого она написана?
Я читала её с удовольствием. Почему?
Приведу только два аргумента.
Во-первых, она про детей и подростков, а эта тема меня крайне волнует в связи с тем, что у меня растут внуки, да и личности моих сыновей, порой, ставят меня в тупик: «откуда в них это?» — возникает вопрос. И я пытаюсь найти ответы в книгах о подростках, написанных автобиографиях. Но если отечественной художественной литературы 19-го века или начала 20-го, посвящённой детству, довольно много (Л.Толстой, И. Аксаков, А. Толстой, М. Горький, И. Бунин и т.д.), то современной — не сразу и вспомнишь: то ли малоизвестна, то ли не попадалась.
Дети из книги «Дом, в котором…» проживают на её страницах несколько месяцев детства, (когда им по 9-10 лет), и несколько месяцев юности. И пусть это необычные дети – они инвалиды, про это, читая, забываешь, потому что персонажи книги не немощны.
Во-вторых, эта книга — загадка. В ней полно фантастических включений, которые читатель просто вынужден разгадывать, чтобы не потерять основную нить повествования. И автор хитроумно вставляет разгадки в текст, подобно рисунку «Найди охотника», когда среди нарисованных веток и листьев то руку углядишь, то шапку…
К какому жанру книгу отнести? Она – роман? По Википедии роман – это «литературный жанр, как правило, прозаический, который предполагает развернутое повествование о жизни и развитии личности главного героя (героев) в кризисный нестандартный период его жизни».
Но жизнь инвалида – это уже «кризисный нестандартный период» жизни человека. А если инвалидность наступила в детстве, то спрашивается — что для инвалида кризисно и нестандартно? Конечно, перейти в мир здоровых, будучи самому инвалидом. Выйти из дома инвалидов. «Дом, в котором…» — о жизни внутри дома. То есть о жизни особенной, в которой физическое несовершенство каждого для окружающих не существует вовсе. И если происходят с персонажами кризисные и нестандартные явления, то меньше всего они связаны с их физическими недостатками. Жизнь дома абсолютно автономна, и «Наружность» (так названа обитателями Дома среда вне его стен) совершенно не вмешивается в неё, не влияет на его существование, как таковое, не желательна, как нежелательны посещения родителями своих, вообще-то, выброшенных детей.
Но эта книга, конечно же, не повесть – «прозаический жанр, не имеющий устойчивого объёма и занимающий промежуточное место между романом, с одной стороны, и рассказом и новеллой – с другой, тяготеющий к хроникальному сюжету, воспроизводящему естественное течение жизни».
Какое уж тут естественное течение жизни. Да и героев целая куча мала.
Наверное, всё же роман.
О ком? О чём? И «что хотел сказать автор?»
Затронуть тему детей-инвалидов? Но тут одна странность. Читаешь книгу и почти не ощущаешь, что кто-то из персонажей – инвалид. А когда обитатели дома выходят «на волю» («Эпилог» романа), то эти выросшие дети, вообще-то, мало отличаются от окружающих, и вообще, их инвалидность отступает даже и не на второй план, а как бы лишь подразумевается.
Героев там несколько. Наиболее выпуклы – это Сфинкс-Кузнечик, Табаки-Вонючка и Слепой, загадочная личность, во второй половине книги приобретающая довольно зловещие черты.
(Девичьи портреты, на мой взгляд, менее удачны. Приходится напрягаться, чтобы не перепутать Русалку и Рыжую, например).
Сфинкс – безрукий, но ему изготовили протезы, которыми он может залезть в карман брюк, принимать пищу и, по своим возможностям, почти быть таким же, как все. Единственно, когда он на спор с колясочником Лордом лезет на чердак, пользуясь лишь ногами, тогда ощущаешь – да, рук нет. Да ещё когда его протезы приходят в негодность во время пожара – он тоже нуждается в помощи посторонних. То есть пока у Сфинкса есть протезы, он фактически здоров. (Что уже натяжка – даже будь у него одна рука, и то многие движения он самостоятельно сделать не в состоянии. Но автор и не уточняет, как с протезами обеих рук Сфинкс себя обслуживает).
Колясочник Шакал Табаки (в детстве — Вонючка) в какой-то момент вообще готов поспорить и доказать, что по сравнению с колясочником те, кто на ногах, проигрывают в скорости передвижения и маневренности, не говоря уже об силе натиска.
Что же касается Слепого, то это вообще – сверхчеловек: он держит в подчинении весь дом, устанавливает самолично там законы, вносит в устав, по которому живут обитатели Дома, новые пункты; всё это никого не спросясь, в том числе — администрацию и воспитателей, а неугодных и несогласных всякими допустимыми, недопустимыми или таинственными средствами убирает. Убивает (непонятно – как, не видящий же человек, но происходит это на глазах у всех) вожака Псов – Помпея, убирает воспитателя девушек Крёстную, которая потом превращается в злую и вредную девчонку (один из фантастических эпизодов в книге, которыми, в основном, изобилует третья её часть).
Про увечья и возможности остальных обитателей Дома приходится только догадываться – почти никто не проявляет признаки немощности или нужды в помощи. Да, ходячие катают иногда колясочников, правда – не понятно, зачем: все колясочники прекрасно обходятся и без посторонней помощи: сваливаются с кроватей и подоконников, взбираются, куда им нужно, резво и без жалоб. Да, обихаживают «неразумных», которые, как Толстый, почему-то никак не растут, а остаются на протяжении всей книги размером и с возможностями восьмимесячных младенцев.
Среди обитателей есть и вообще физически здоровые – Македонский, например, Русалка, похоже — Чёрный (Спортсмен в том прошлом, когда Сфинкс был Кузнечиком), хотя один раз Чёрный жалуется на боль в ноге.
То есть в этот дом могут попасть и те, кто просто оказался не угоден в своей семье, и домашние смогли «обеспечить» своих чад справками об инвалидности и необходимости их изоляции.
Дом существует за счёт благотворительности. По ходу повествования Табаки рассказывает легенду о некоем злом богатее, который не хотел, чтобы его имущество досталось бездельникам-наследникам, и распорядился отремонтировать и субсидировать один из подобных домов, записав в его устав строку об образовании, уровень которого превышал бы уровень обычной школы. Почему в Дом и не должны были принимать дебилов. Их в Доме и нет, только разве вовсе уж Неразумные, вроде Толстого. Легенда о благотворителе и финансовой поддержке, вероятно, не совсем мифическая, потому что воспитателям в Доме быть крайне сложно, но они не уходят, не увольняются.
Два воспитателя удостаиваются любви воспитанников – Лось и Ральф. Лось гибнет при обстоятельствах, так и не раскрытых в книге, можно только догадываться, что второй выпуск Дома сопровождался какими-то кровавыми событиями – воспитанники устроили напоследок что-то вроде Армагеддона.
Воспитанники вообще не желают даже думать о том, что находится вне Дома, в Наружности. В Доме закрашены окна, выходящие не во двор, о Наружности не принято говорить вовсе. Хотя некоторые воспитанники, (их называют Летунами), могут в неё (в Наружность) выходить по собственной воле с тем, чтобы вернуться и принести в Дом те предметы, которых в Доме нет – сигареты, кофе, кое-какие мелочи. Воспитанники ни в чём не нуждаются. Их социальное положение не известно, да оно и не важно. Никто в доме не беднее и не богаче остальных. Всё общее – в доме почти коммуна. Взаимопомощь почти бессознательная. Никого ни о чём не надо просить – все помогают друг другу так, что ущербность каждого просто смазывается. Если почему-то ты не в силах добраться до нужного места, тебя кто-то из рядом стоящих возьмёт на руки и отнесёт или подсадит. Приготовит тебе кофе или чай, помоет тебя в душе, уберёт за тобою, завернёт в простыню и опять же унесёт в кровать.
Между старшими (воспитателями) и младшими (воспитанниками) существуют те отношения, которые приняты в школе между учителями и учениками – молчаливо подразумевается, что младшие подчиняются старшим. Однако в своих спальнях или в отсутствие старших (а они почти всегда отсутствуют) воспитанники предоставлены сами себе, и жизнь их бурлит.
Просто удивительно, как богата происшествиями и впечатлениями жизнь этих детей и подростков. Они заняты целый день, а иногда — и ночь: классы, общение в Кофейне, на Перекрёстке (пересечение коридоров), посещение собратьев в Могильнике (медицинском отсеке), меняльные дни по вторникам, Ночи Сказок, Самые Длинные Ночи, выпуск и чтение журналов, организация совместных протестных или поддерживающих акций… Им не хватает дня, чтобы осуществить задуманное, они порой засыпают на ходу от усталости, и соседи заботливо укладывают уморённых в их постели, которые, вообще-то, могут быть и общими на насколько человек.
Общение в Доме происходит не только на вербальном уровне. Для общения используются рисунки и надписи на стенах. Ими расписаны все стены коридоров и комнат и даже потолки. Все помещения Дома участвуют в событиях не только, как сцена очередного сюжета, но и как его участник. Кофейня, коридоры, перекрёсток, туалеты, учительская, спальные комнаты, столовая, чердак, подвал — это не просто помещения, это ещё и атмосфера, и сопровождение для очередной мизансцены.
В Доме негласные правила. В комнатах желательно постоянное присутствие хотя бы одного жильца, потому что пустая комната может подвергнуться набегу и опустошению – воспитанники крадут друг у друга приглянувшиеся вещицы. Поэтому многие носят с собою рюкзачки, набитые дорогими сердцу вещами.
Иногда в Доме происходят жестокие драки, но они редки, хотя могут закончиться кровью и даже убийством. Особенно опасно состояние смены вожака в какой-нибудь из «стай».
Да, воспитанники разбиты на «стаи». Каждая стая занимает свою спальню. И номер спальни тождественен названию определённой стаи. Самая отделённая от тайной жизни Дома — стая Фазанов. В ней собраны колясочники — «отличники поведения», устав которых строг и благоразумен. Фазанов все остальные обитатели дома не терпят и с ними не общаются. Птицы (вторая спальня) возглавляются Стервятником, (бывшим в детстве Рексом), у Крыс (третья) – вожак Рыжий, (бывший в детстве Смертью). Четвёртая, где собраны основные герои книги, (бывшие Чумные Дохляки), имеет вожака Слепого, поддерживаемого Сфинксом, (бывший Кузнечик), тоже по своим возможностям почти сверхчеловеком, только воплощающим добро, в отличие от себялюбца Слепого.
Про пятую так и не поняла – есть ли она вообще. Шестую (Псов) после Помпея возглавил Чёрный, (бывший Спортсмен), ненавидящий и завидующий Сфинксу: между ними давняя обида Кузнечика на Спортсмена, гонявшего безрукого новичка по всему дома со своими состайниками. Есть ещё стая (или спальня) Неразумных. Есть какой-то подвид стаи – Логи, члены которой расселены по разным спальням, но объединяет их общий стиль одежды и поведения. Логи – все ходячие. В других стаях могут быть разные физические отклонения – колясочники, горбатые, безрукие, с больным спинным хребтом, с больными ногами, но, повторюсь, эти «немощи» походя упоминаются, чтобы хоть как-то оправдать присутствие персонажа в Доме.
Девочки имеют отдельный корпус, и сначала между мужским и женским корпусами отношений нет, за исключением встреч во дворе Дома во время совместных мероприятий – игра в снежки или отъезд на летний отдых. Потом Слепой устанавливает новый закон, и девочки свободно появляются в мужском корпусе и даже могут оставаться на ночь в спальнях мальчиков. Между некоторыми завязываются дружбы и любови. Эти лирические отношения-любови (Сфинкс-Русалка, Лэри-Спица, Лорд-Рыжая) меняют обитателей Дома.
Но главной движущей силой жизни Дома остаётся самоутверждение Вожака. Не соперничество в любви, не доказательство интеллектуального превосходства (никто из обитателей даже и не помышляет самоутверждаться по этим направлениям: счастливые в любви ощущает только сочувствие окружающих; самые умные не кичатся перед теми, кто не блещет интеллектом) – ничто не сталкивает обитателей так, как соперничество Вожаков и претендентов на это звание. И только Слепому – единоличному Вожаку Дома – дано право назначать очередного Вожака какой-то «стаи». Иерархия беспрекословно принимается всеми обитателями – от низа до верха. Стычки (непонимание и обсуждение неясностей) происходит лишь между воспитанниками и старшими: директором, воспитателями, главным врачом. Но и тут есть нюансы: если воспитатель не уважается воспитанниками, его могут и освистать принародно, и надерзить.
В общем, всё, как в «наружности», в обычной школе. Но только с обычной школой схожесть ограничивается ситуацией тоже обычной: воспитательница старается унизить воспитанницу (сцена Душечки и Русалки), та отвечает ей дерзостью. Столкновения же между воспитанниками и воспитателями в Доме часто нельзя рассматривать, как обычные. Воспитанники выталкивают из своей среды тех, кто не может примириться с Уставом стаи или Дома. И не желают отпускать тех, кто вписался в жизнь Дома и кому в «наружности» будет много хуже, чем внутри.
К первым относится Курильщик, упорно не понимающий необычную среду, в которой он оказался. (Не понятно, как он оказался в Доме. Почему его туда сдал отец на несколько месяцев).
Курильщик единственный, имя и фамилия которого в книге озвучивается – Эрик Циммерман. Этот семнадцатилетний парень сначала был вытеснен Фазанами, хотя по складу характера он больше всего подошёл бы этой стае. Затем Курильщик оказывается в четвёртой и, вообще, перестаёт что-то понимать, хотя и очень пытается. Рациональный и наблюдательный, выросший вне Дома, он никак не может вписаться в атмосферу, в которой, как рыбы в воде, живут выросшие Чумные Дохляки.
Курильщик – это мы, читатели романа. И если Эрик Циммерман так и вышел из дома, мало что поняв в его жизни, и только его непонятные рисунки, кажется, вне воли своего автора, что-то повествуют о тайной жизни, которым жил Дом, то для нас, читателей, постепенно-постепенно скрытая жизнь дома проступает на страницах, когда рассказывается то о детском периоде Сфинкса, Слепого, Табаки, то описанием выхода очередного Прыгуна в другую реальность, то рассказом о ночной жизни Дома, то пересказом сюжетов Ночи Сказок…
И следует крайне внимательно читать любой, казалось бы, случайный эпизод в книге, чтобы в дальнейшем не встать перед очередной загадкой книги. И если описывается сон Курильщика про стену, пробиваемую камнем Лорда, то при повторном прочтении читатель убедится – это был вещий сон, посланный Курильщику, но так им и не понятый. И если Табаки рассказывает про некоего старичка, давшего избранному мальчику пёстрое яйцо (что за старичок, что за яйцо?), то дальше читатель вдруг наткнется на восклицание по адресу Русалки: «Не из яйца же она вылупилась?!» и замрёт: вот и ещё одна разгадка.
И подобных «рекбусов-кроссвордов» в книге множество.
Почему и можно, прочтя книгу один раз, потом открывать её произвольно, на любой странице и перечитывать и ощущать очередное «прозрение»: «А-а! Так вот это о чём!»
Третья часть книги – это сплошной ком загадок. Воспитатели, задавшись целью предотвратить трагедии при очередном выпуске, справились – выпуск произошёл без крови и самоубийств, если не считать бесследного исчезновения одной из воспитательниц и «окукливания» нескольких воспитанников (что скрывается за этим термином – я так и не уразумела, но не теряю надежды, что всё же какое-нибудь толкование для себя составлю, перечитав книгу ещё раз).
Так что же это за «Дом, в котором…»?
Если исключить (или вывести за скобки с намерением заняться этим потом) тайную жизнь дома – Прыгунов, Ходоков, Лес, Старичка, в которого превращается иногда Табаки; Оборотня, которым время от времени становится Слепой; историю с Крёстной; все эти амулеты и приворотные манипуляции; Македонского, «превратившегося» как-то раз в Дракона, — то книга эта всё же о детстве.
Вся жизнь воспитанников в Доме – это жизнь ребёнка в своём мире: с одной стороны – вымышленном, с другой – открываемом.
Быт обитателей Дома нельзя даже сравнивать с бытом тех, кто живёт в семье, где старшие всё время контролируют и «выправляют», где поддерживается порядок в среде обитания и в собственном внешнем виде, соблюдается чистота, даются навыки труда, поведения, определяются наклонности, одним словом – человека готовят к выходу во взрослый мир и умению самостоятельно в нём существовать. Мир обитателей Дома свободен от вторжения в него старших (без особой надобности, когда необходимо лечение, школьное обучение или происходят опасные стычки меж «воспитанниками»).
Все детские приметы в полном объёме существуют в жизни Дома: неуёмная фантазия, барахольство и любовь к мусоркам, обжорство, неаккуратность, равнодушие к удобствам, страсть к «вредным привычкам», любовь к сказкам, вера в духов и привидения, отстранение и полное равнодушие к миру взрослых, если взрослые не вторгаются в сокровенную жизнь Дома вообще и его обитателей, в частности, отношение к сексу не как к чувству, а как к ещё одному методу познания мира. И преданность, даже обожание, «лидеров стай», взаимопомощь внутри своей «стаи», ревность и даже зависть, желание подражать тем, кто нравится, любопытство и любознательность, тяга к риску…
У разных персонажей эти черты в разной степени максимализированы, но присущи они всем. И тот факт, что многие в Доме не желают выходить в Наружность, когда срок пребывания в доме закончен, не означает только, что они боятся мира здоровых людей и боятся за себя в том мире. Не желающие расставаться с домом часто не желают расставаться с его укладом, то есть с детством.
Возможно, эти люди и стали теми самыми «окуклившимися» и исчезнувшими из Эпилога: нет в жизни в Наружности ни Слепого, ни Шакала Табаки, ни Стервятника… И где они находятся, куда исчезли – остаётся только разгадывать.
Ушедшие (уехавшие на автомобиле Чёрного) Горбун и Спица развозят по сёлам и весям и пристраивают на жительство «Неразумных», которые в Доме находились как бы за сценой, и лишь один из них — Толстый — опекался четвёртой «стаей». Да вот только их оказалось гораздо больше, чем считалось. И именно о них, по ходу книги, договаривался Слепой с Горбуном: «- Мне нужен флейтист в выпускную ночь. Чтобы увести неразумных. Дюжину». А потом, в Эпилоге, у Сфинкса появляется маленький слепой мальчик, как две капли воды похожий на взрослого Вожака дома. Да то ли Чёрному, то ли Стервятнику (не понять), вступившему во владение полуразрушенного строения, Спица привозит тётю Стервятника, превращённую домом и его хозяевами во вредную пятилетнюю девчонку.
Заканчивается книга вообще картиной-загадкой: опять будущий Кузнечик-Сфинкс подходит со своей матерью к Дому в жаркий летний день. Только Дом не пустынен, как было в начале книги, а на одном из этажей на подоконнике сидит лопоухий Вонючка, устроивший бурную встречу новичку – конфетти и трубные звуки, который на изумление остальных обитателей комнаты отвечает: «Чего уставились? Счастья не видели?»
И эту загадку (только одну из множества), приходится разгадывать, снова и снова перечитывая страницы этой удивительной книги.